Замарайка - Страница 52

Новости всегда делились на хорошие и худые. Это Хосейка знал и заранее волновался. Присматриваясь к следам, с беспокойством думал о пастухе, его трудной и опасной работе. «Не напали ли на стадо волки? — он с тревогой завертел головой по сторонам. Но между дальними буграми не увидел прыгающей упряжки с нартами, не отыскал он ее и между островерхими чумами и деревянными домами. — Пастух, наверное, рассказал председателю колхоза и уехал. Торопился он. Если не напали волки, росомахи могли отбить пугливых важенок с телятами… У отца так было… Две недели олешек искал. Придется пастуху тоже искать олешек, разгонять росомах… А мог приезжать за порохом или дробью!»

По дороге Хосейке некого было расспросить и все узнать. Поломанные ветки кустов яры объясняли немного: аргиш был маленький, из двух нарт. Ехали двое. Правый пристяжной последней упряжки был плохо объезжен и тянул в свою сторону.

«Аргиш проходил, а Лапа зубы лечила, — подумал Хосейка, всматриваясь в следы — по порезам полозьев выступала болотная вода. — Лапа должна была лаять! Должна была меня разбудить!»

Хосейка обошел все стойбище, но пастухов не нашел. Только после этого он вернулся к своему чуму.

— Лапа, Лапа! — принялся он нетерпеливо звать свою собаку.

Но черная лайка не появилась на зов. Мальчик внимательно принялся осматривать стоящие за чумом грузовые нарты. Лапа часто спала под ними.

Лайки не было. Хосейка озабоченно обошел вокруг чума, не зная, куда ему отправиться на поиски собаки. Скоро он нашел себе работу. По-хозяйски проверил копылья нарт, словно собирался сам аргишить. Нашел сломанную и заменил. Потом он перевязал веревки, которыми были приторочены к нартам грузы, запасные нюки, шесты и зимние вещи. Мальчику показалось, что хорей лежал не на месте, и он отнес его в сторону. Старательно перемотал ременный тынзей.

Каждая вещь около чума — нарты, капканы, силки — напоминала Хосейке об отце. Трудно было его забыть. Он тяжело вздохнул, смахнул рукой навернувшиеся на глаза слезы.

С тех пор как отец утонул весной в реке, они с матерью стали безоленными. На стадо потом несколько раз нападали волки, много оленей погибло и от копытки. Остался отцовский тынзей, а ловить им некого. Нет олешек! Вместо олешек Хороля взялась пасти зверей на ферме — лисиц и песцов. Давно они с матерью не ездили с олешками по старым отцовским тропам к Камню. Не аргишили по тундре и не ставили на новых ягельниках свой чум.

Хосейка отыскал на нартах палочки с зарубками отца. По палочкам пастух вел счет оленям в стаде. Маленькие зарезы ножом — единицы, большие — десятки. После каждого месяца Отела стадо росло, прибавлялось. Олешков становилось все больше.

Под широкими круглыми кольцами на палочках другой счет. Его тоже вел старательный пастух. Зарубка — это черная ночь, пурга, когда на стадо нападали волки, медведи и росомахи. Много на палочках зарубок — много задранных оленей!

«Трудно было отцу, — подумал Хосейка. — Ждал, когда я вытянусь, буду ему помогать. Не дождался. Матери трудно было охранять стадо. Даже вороны долбили телят, разбивали головы!»

Хосейка уселся с отцовскими палочками перед чумом. Вспомнил, что отец отмечал его рост по хорею. Поставил хорей рядом с собой. Вот маленькая отцовская зарубка.

«Расти, сынок! Охотником будешь. Я тебе щенка привез. Белые лапки у него. Сам корми, твой будет. Как назовешь?

— Лапа!

— Пусть будет Лапой!»

Расстроился Хосейка от воспоминаний. Но долго он не умел грустить. Стал думать о другом.

Далекий собачий лай напомнил ему о черной лайке. Ему надо узнать, куда она делась. Решил, что собаку обязан наказать, чтобы никуда не убегала. Она должна лежать перед чумом. Если бы у них были олешки, должна была бы их загонять и стеречь!

— Лапа, Лапа!

Но и на этот раз черная лайка не явилась. «Отбилась от рук, — твердо решил Хосейка. — Отец говорил, чтобы я учил ее лаской. Я никогда ее не бил, а сейчас придется отхлестать ремнем. Росомахи погрызут на нартах зимние малицы, а ей до этого нет никакого дела. Должна знать свое место!»

Неожиданно Хосейка задумался. Помимо его воли рождались звонкие слова. Надо было скорей собирать их вместе. Он закрыл глаза и начал читать:

Отчего мне так хочется петь?
Отчего мне так хорошо?
Никто не знает!
Полетит мой аргиш
Сквозь ветер и пургу,
Весь яркий, весь в снегу.
Вот почему мне так хорошо.
Полетит мой аргиш
К Щучьей глубокой реке,
Полетит по широкой равнине,
Все узнают,
Отчего мне так хочется петь!
Отчего мне так хорошо!

Хосейка не заметил, как к нему на брюхе осторожно подползла Лапа. Он долго сочинял стихи и не замечал ее. Случайно повернулся и остолбенел.

— Ты откуда здесь взялась? — он хмуро сдвинул насупленные брови.

Морда у собаки была вымазана землей и грязью по самые глаза.

— Где носилась? Я тебе кричал. Почему не прибегала?

Лапа спокойно выдержала злой взгляд хозяина, виновато помахивая закрученной баранкой хвоста.

— Думаешь, я поверю, что ты тут все время лежала?

Черная лайка утвердительно тявкнула. Обиженно отвернула голову от хозяина. Принялась старательно очищать грязь, работая поочередно лапами и языком.

— Посмотри на свою морду, — ругал собаку мальчик. — Хоть бы умылась в ручье. Думаешь, я не знаю, что ты пеструшек ловила?

Собака молчала. Виляла хвостом, стараясь вымолить прощение.